Выше крюка находится крест. Кто хочет – достигнет в один присест

Художник Михаил Шемякин два года укрывался в Псково-Печерском монастыре, чтобы снова не угодить в психиатрическую больницу. Это было в начале 60-х годов прошлого века. Почти полвека после того, как Шемякин покинул монастырь, он в нём не появлялся. А потом вдруг приехал — 22 апреля 2010 года. Всему виной был исландский вулкан Эйяфьятлайёкюдль, своим бурным извержением нарушивший авиасообщение в Западной Европе. Шемякин со своей женой, американкой Сарой де Кэй, тогда находился в Петербурге, но собирался домой в Париж. Вылет самолёта отменили. И тогда, воспользовавшись случаем, Шемякин решил на несколько часов подъехать к российско-эстонской границе — в Псково-Печерский монастырь. Вспомнить молодость. Несколько журналистов, в том числе и я, ждали Шемякина возле монастырского входа.

В тот апрельский день мы три часа ходили по монастырю — поднимались в сад, спускались в пещеры, заходили в кельи. И все эти три часа Михаил Шемякин рассказывал о своём пребывании в монастыре, в котором он когда-то всерьёз намеревался принять постриг. Перед той встречей я решил, что не буду спрашивать Шемякина о двух вещах — о Владимире Высоцком и о «коньяке по-архиерейски». Причина в том, что слишком уж часто Шемякин об этом раньше рассказывал журналистам. Я и не расспрашивал. Впечатлений и без того хватило на три статьи, которые я тогда опубликовал, в том числе и в «ПГ».

Когда мы вошли в монастырь, Шемякин стал рассказывать, как полвека назад «прибыл сюда и отдыхал душой и послушничал». «Вначале было желание остаться в монастыре, — сказал он, — а после оно исчезло».

Не последнюю роль как в приезде в монастырь, так и в отъезде из него пятьдесят лет назад сыграл настоятель Алипий (Иван Воронов) — не только известный священник, но и художник, коллекционер (во время Великой Отечественной войны, ещё до принятия пострига, служивший художником 16-й Гвардейской механизированной бригады, а потом в политотделе 4-й гвардейской танковой армии). Обычно об архимандрите Алипии, служившем настоятелем Псково-Печерского монастыре с 1959 по 1975 год, в Пскове говорят как о «православном мистике, аскете и духовном воине». Михаил Шемякин, бывший у Алипия келейником, запомнил настоятеля несколько другим. В своих многочисленных интервью Шемякин рассказывает одно и то же: «До того как я в монастырь попал, я даже не знал, что такое алкоголь, а когда вышел из монастыря — был законченным алкоголиком. Там, конечно же, пили не все, но я был келейником у отца Алипия, и у него не пить было нельзя — он тебе подносит такой, величиной с кулак, бокал к носу и говорит: «Пей!» А в нём «коньяк по-архиерейски» — первый раз выпив, вы падаете».

Шемякину, разумеется, многие не верят и проклинают его «за клевету». Тем не менее, Шемякин, в целом об Алипии отзывающийся с симпатией, продолжает рассказывать о том, как непросто ему приходилось в должности келейника: «Пить надо было, чтобы песни петь ночью, плясать. У него были цыганские пластинки. А «коньяк по-архиерейски» подавали в сталинских таких фужерах, хрустальных, литр можно влить. Туда наливался коньяк «Двин», а оставшееся место заполнялось почти кипящим молоком, только с плиты. И вот эту огненную бурду надо было выпить залпом. Для начала вы просто падаете…»

Про армейский юмор архимандрита Алипия Шемякин вспоминал и во время нашей экскурсии по монастырю (нас сопровождал иеродиакон Прохор). Шемякин пересказал разговор Алипия и монаха Досифея: «Бабу тебе надо", - сказал отец Алипий, глядя на "прыщавого Досифея". Тот покраснел: "Да мне, - говорит, – не положено". – "Видали, какие у меня монахи наглые!?-  Ему не только дай бабу, а ещё и положи!»

Впервые Михаил Шемякин, постоянно находившийся под надзором КГБ, приехал в Псково-Печерский монастырь в 1959 году вместе с одной паломницей, которая привезла с собой внука. «Внука я обучал акварельной технике, - объяснил Шемякин. - Как раз в этот день отец Алипий принимал монастырь. Как сейчас помню его в светлом подряснике. И тут же мы с ним познакомились».

Сопровождая Шемякина, мы подошли к основному монастырскому корпусу, и художник показал рукой под самую кровлю, туда, где именно он занимался росписью – изображал серафима (серафим до сих пор на месте). «Отец-наместник сидел на балконе, смотрел, ел малину и всё время критиковал, что всё мы делаем не так, - улыбнулся Шемякин. – А я разозлился и говорю: "Вот сами влезайте и покажите". И вдруг увидел с ужасом, что он идёт. А леса очень шаткие. А он, здоровенный мужчина, говорит: "А что, сейчас пойду и покажу!". – "Мы упадём все трое!" – " Нет, со мной не упадёте"». Никто не упал, а серафим Алипия получился самым лучшим.

Когда мы с Шемякиным шли со свечами по тёмным пещерам, то, как всегда, упёрлись в стену. «Можем спуститься ещё ниже»,  - неожиданно предложил иеродиакон Прохор и показал на металлический люк в полу. Мы полезли по металлической лестнице в люк, где оказалось ещё одно помещение. Там в нишах тоже лежали человеческие останки. Но больше всего мне запомнились «овощные пещеры». Без Шемякина мы бы туда точно не попали – их туристам не показывают. В «овощных пещерах» было довольно светло, а весь пол был усыпан картофелем. «Вот здесь, помню, карпы лежали», - указал Шемякин на место у стены.

Я обратил внимание на стены, исписанные разными надписями. Особенно мне понравилась надпись печатными буквами «ИРА». Но Шемякин, не расстававшийся все три часа со своим фотоаппаратом, больше фотографировал совсем другое. Его интересовала отлупившаяся краска, а точнее – те фигурки, которые он видит, глядя на отлупившуюся краску. «Смотрите, это же человечек», - обрадовался он, схватился за фотоаппарат и, снимая «человечка», рассказал о своем цикле «Тротуары Парижа». Художник ходил по Парижу и фотографировал тротуары, отыскивая на них контуры святых, бесов… Потом загонял фотографии в компьютер, распечатывал и обрисовывал… Так что «человечек» с ворот монастырского хоздвора тоже получил шанс превратиться в произведение искусства.

«Ваши работы часто подделывают?» – спросил я Шемякина. - «Да, да… Наверное знаете, что сейчас идет уголовный процесс по поводу подделок моих работ. Десятилетиями подделывают». – «А качество подделок высокое?» - «Качество подделок невысокое… Оно наносит ущерб моему имиджу. Только в России могут такие удивительные вещи, когда приезжаешь и узнаёшь, что у тебя была персональная выставка, и когда тебе показывают документы, ты видишь, что там ни одной твоей работы не было. Такой размах только в России. На Западе бывают подделки, но это три-четыре работы… А чтобы подделать целую выставку, открыть её… Это может быть только в России… Широта души русской удивительна…»

Когда мы ходили по монастырскому двору, Шемякин постоянно рассказывал о том, как было тогда – в какой цвет были покрашены стены, кого в этих стенах можно было тогда встретить.

«Здесь было очень много партийных чинов»,  - неожиданно произнёс Шемякин. Учитывая, что это был разгар очередных, на этот раз хрущёвских гонений на церковь, звучало это удивительно. Но Шемякин объяснил, зачем партийные деятели приходили в монастырь. Совсем не молиться, а  для того «чтобы получить приличные деньги от отца-наместника и закрыть глаза на то, что в монастыре пребывают молодые мужичины, которые хотят принимать постриг». С той же целью регулярно в монастырь наведывалась и милиция – проверять прописку и немного подзаработать на монастырских взятках. «А у  вас прописка в монастыре была?» – спросил я. – «У меня – нет... Мы были здесь наёмные, временные рабочие… Иначе нельзя … Старики работать не могли, а молодежь ОНИ не пропускали. Вот такая была глупая ситуация…». Вспомнил Шемякин и про столкновение с хулиганами: «Приходилось воевать с хулиганьем, которое тоже проникало сюда. Тогда это поощрялось. Чего только не было…».

Понятно, что не только «коньяк по-архиерейски» оказал влияние на жизнь и творчество Михаила Шемякина. «Мир монастыря – сказочный, - произнёс Михаил Шемякин, когда мы приближались к выходу. - У тех людей, которые столкнулись с монастырской жизнью, - впечатление остается на всю жизнь. Сама намоленность этих стен.. Здесь живут удивительные странные для мирян люди, которые ходят в сказочных облачениях… Они могут оставить большой след в душе каждого человека… Иногда это в корне меняет сознание…Схимники оказали на меня большое влияние, - продолжил он развивать тему. - Сам мистический опыт, который получает человек, общаясь с монахами,  в жизни художника играет большую роль, оставляет след на его творчестве… Я конечно не Илья Глазунов, я не пишу страдальческие лики с большой слезой… Но даже когда я работаю в области пейзажа и метафизических композиций, во всём этом печать того духовного опыта, который был у меня в связи с монастырем и пустынями, в которых я бывал, когда бродил по Кавказу, в Сванетии, где жили монахи из разогнанных монастырей… Я жил ещё и в скитах…».

Когда мы вышли за пределы монастыря, к Шемякину, издали его заметив, подбежал большой добродушный пес, и Михаил Шемякин переключился на него, приговаривая: «Ой, ой… какой ты хороший, какой ты симпатяга… Ой как ты хочешь, что бы тебя покормили… От нас собаками пахнет, у нас таких много как ты…»

Монастырское вино уходит в песок.
Вулканический пепел летит на восток.
Самое время пускаться в путь
Как-нибудь.
К шершавому небу подвешен крюк.
На дальних подступах ближний круг,
А в сухом остатке, в смысле – в довеске,
«Коньяк по-архиерейски».
Выше крюка находится крест.
Кто хочет – достигнет в один присест,
Хотя случается и недолёт.
Архиерей засмеёт.
Келейный воздух, елейный взгляд.
Пещеры долго секреты таят,
Но потом из-под стен набегает волна.
Пей до второго дна.