Русского бога от нерусского отделяя

В декабре 1844 года Николай Гоголь написал Николаю Языкову: «Благодарю ещё более бога за то, что желание сердца моего сбывается. Говоря это, я намекаю на одно стихотворение твоё, ты, верно, сам догадываешься, что на "Землетрясение". Да послужит оно тебе проспектом вперед! Какое величие, простота и какая прелесть внушенной самим богом мысли! Оно, верно, произвело у нас впечатление на всех, несмотря на разность вкусов и мнений. Скажу тебе также, что Жуковский подобно мне был поражён им и признал его решительно лучшим русским стихотворением… Он несколько раз уже прочёл с возрастающим удовольствием это стихотворение, которое я читаю почти всякий день». Иногда пишут, что это Гоголь признал «Землетрясение» лучшим русским стихотворением. Нет, всего лишь Жуковский. Но это тоже немало, учитывая, что к тому времени Пушкин и Лермонтов уже написали всё, что могли.

Язык не повернётся назвать Языкова автором лучшего стихотворения Золотого века. Не поэзией восхищался Жуковский, а идеей. Стихотворение обыкновенное и у Языкова не лучшее: «Вотще! Их вопли и моленья // Господь во гневе отвергал, // И гул и гром землетрясенья // Не умолкал, не умолкал…» Стихийное бедствие, остановленное силой молитвы: «И церковь те слова святыя // В свою молитву приняла, // И той молитвой Византия // Себя от гибели спасла…» То же предназначение Языков отводит поэзии: «Так ты, поэт, в годину страха // И колебания земли, // Носись душой превыше праха, // И ликам ангельским внемли, // И приноси дрожащим людям // Молитвы с горней вышины, // Да в сердце примем их и будем // Мы нашей верой спасены». Это как ответ на анкету, на вопрос «Для чего сочинять?». Как для чего? Приносить дрожащим людям молитвы с горней вышины.

Долгое время Языков занимался совсем не этим. Его стихией были дерптские студенческие пирушки и их описание: «Какой-то мудрый говорит: // "О люди, прочь от хмеля!" // - Кто наслаждаться не велит, // Тот, верно, пустомеля! // Студент большую трубку взял // И юную Лилету // Семь раз взасос поцеловал, // Сказав ей: "Жди к рассвету!"».

С учёбой не получилось. Слишком много пировал. Хотя некоторые его предсказания оказались точны. Например, такое: «Ещё молчит гроза народа, // Ещё окован русский ум, // И угнетенная свобода // Таит порывы смелых дум. // О! долго цепи вековые // С рамен отчизны не спадут, // Столетья грозно протекут, - // И не пробудится Россия!» Так он думал в 21 год — в 1824 году. А в 1825 году написал: «Жестоки наши времена, // На троне глупость боевая! // Прощай, поэзия святая, // И здравствуй, рабства тишина!»

Близость Дерпта и Пскова сказывалась. «Лето провёл в Псковской губернии у госпожи Осиповой, матери одного здешнего студента, доброго моего приятеля,— и провёл в полном удовольствии, — написал Языков матери летом 1826 года. — Изобилие плодов земных, благорастворение воздуха, благорасположение ко мне хозяйки, женщины умной и доброй, миловидность и нравственная любезность и прекрасная образованность дочерей ее, жизнь или, лучше скажу, обхождение совершенно вольное и беззаботное…» Приехал в Тригорское ненадолго, но задержался на месяц. Ночевал в баньке — той самой, стоящей у обрыва над Соротью.

Действительно, скучно ему точно не было, тем более что в соседнем Михайловском отбывал ссылку Пушкин: «Заморской шляпою покрытый;// Спеша в Тригорское, один — // Вольтер и Гете и Расин — // Являлся Пушкин знаменитый…»

Ещё до личного знакомства Пушкин о Языкове слышал, читал его и даже о нём писал: «Клянусь Овидиевой тенью: // Языков, близок я тебе».

«Знаменитый Пушкин» не значит гениальный. Молодой Языков оказался строг, в том числе и к Пушкину, который был на несколько лет его старше. «Я читал в списке весь "Бахчисарайский фонтан" Пушкина: эта поэма едва ли не худшая из всех его прежних; есть несколько стихов прекрасных, но вообще они как-то вялы, невыразительны и даже не так гладки, как в прочих его стихотворениях. Что-то каков будет его роман в стихах "Евгений Онегин"? Его тоже, как и "Бахчисарайский фонтан", вперед расхваливают: чтобы также не обмануться!» Так рассуждал Языков в 1824 году.

Поездка в Псковскую губернию оказалась для Языкова плодотворной. Он срифмовал что-то про историю Пскова, про Арину Родионовну… Пушкин о Языкове тоже не забывал (в черновиках «Евгения Онегина» было: «Приют, сияньем муз одетый, // Младым Языковым воспетый…»). Во время общения в Тригорском Языков и Пушкин нашли общий язык, и этому имеются свидетельства — совместные пародии на слишком нравоучительные «Апологи» Ивана Дмитриева: «Фиалка в воздухе свой аромат лила, // А волк злодействовал в пасущемся народе; // Он кровожаден был, фиалочка мила: // Всяк следует свой природе».

В 2014 году на Пушкинском театральном фестивале в Пскове на Малой сцене устроили перформанс, отталкиваясь от «Нравоучительных четверостиший» Александра Пушкина и Николая Языкова. Перформанс с участием Владимира Волкова и Павла Семченко назывался «Местослов до ля ми фа». Спиной к зрителям села Маша Небесная, отвечавшая за видеоинсталляции. На театральной сцене создали антитеатральное пространство и всячески — с помощью горючих жидкостей, надетого на голову целлофанового пакета, скотча, видеокамеры и буйной фантазии — его принялись заполнять. Участникам предстояло пройти сквозь огонь, воду и струны контрабаса. Волчок (не путать с Волковым) выбирал ноты и слова из «Нравоучительных четверостиший».

Волков не Пушкин, и Семченко не Языков, но они пародировали сразу всё. Кое-что напоминало отдельные «русские народные галлюцинации» группы «Звуки Му». Контрабас на сцене никто поджигать не стал, а вот шапка на голове Павла Семченко в нужный момент вспыхнула. Это была яркая иллюстрация к четверостишью: «Одна свеча избу лишь слабо освещала; // Зажгли другую - что ж? Изба светлее стала. // Правдивы древнего речения слова: // Ум хорошо, а лучше два». Самое трогательное в этом мазохистском перформансе случилось тогда, когда девушку, приглашённую из зала, ненадолго спрятали в чехол от контрабаса. До зрителей донёсся женский голосок: «Оставьте дырочку!»

И это правильно. Без воздуха человек становится скучен и быстро умирает. Театр без воздуха тоже долго не живёт.

…Студенческие каникулы в Псковской губернии вдохновили Языкова на написание всеобъемлющего стихотворения «Тригорское» и на многое другое. Псковская губерния произвела на Языкова сильное впечатление: «Где побеждающий Стефан //В один могущественный стан // Уже сдвигал толпы густыя,// Да уничтожит псковитян,// Да ниспровергнется Россия!». (О Стефане Батории читайте здесь 27 сентября).

Однако под конец своей недолгой жизни Языков сильно изменился. Через сестру породнился со славянофилами. И стихи сочинял уже совсем другие. Впрочем, они тоже сейчас могут восприниматься как пародии, самопародии, хотя Языков писал их серьёзно: «Вы, люд заносчивый и дерзкий, // Вы опрометчивый оплот // Ученья школы богомерзкой, // Вы все – не русский вы народ!». Это самое известное его антизападное стихотворение «К не нашим». Его любят цитировать сегодня те, кто выискивает среди окружающих «пятую колонну». Языков для них – один из символов борьбы с внутренним врагом. «О вы, которые хотите // Преобразить, испортить нас // И онемечить Русь, внемлите // Простосердечный мой возглас! // Кто б ни был ты, одноплеменник // И брат мой: жалкий ли старик,// Её торжественный изменник,// Её надменный клеветник…»

Это стихи – выпад против русских западников: Белинского, Герцена, Грановского… «Наши» - славянофилы, не наши – западники (как сказано в словаре Владимира Даля: «Ненаш – нечистый, недруг, лукавый, бес». («А ненаш его знает, что он делает!»). После того, как стихотворение «К не нашим» распространилось, Языков получил удовлетворение: «Эти стихи сделали дело, разделили то, что не должно было быть вместе, отделили овец от козлищ, польза большая!.. Едва ли можно называть духом партии действие, какое бы оно ни было, противу тех, которые хотят доказать, что они имеют не только право, но и обязанность презирать народ русский, и доказать тем, что в нём много порчи, тогда как эту порчу родило, воспитало и ещё родит и воспитывает именно то, что они называют своим убеждением!»

Стихотворение «К не нашим» похвалил Гоголь. Языков ответил ему: «Спасибо тебе за похвалы, которыми ты награждаешь меня за мое стихотворение "К не нашим"».

Языков не поскупился на хлёсткие эпитеты, обращённые к «внутренним врагам»: «предательские мненья», «святотатственные сны», «хула», «лесть»… «Умолкнет ваша злость пустая,// Замрёт неверный ваш язык: // Крепка, надежна Русь святая, // И русский Бог ещё велик!», - предрекал сорокалетний старик Языков. К тому времени он действительно был старик, еле передвигался (у него был  нейросифилис). Лечился на западных курортах, но Запад и западников клеймил исправно и регулярно. Может быть потому, что лечился безуспешно. Часто это были персональные претензии - к Чаадаеву, например: «Ты их отрёкся малодушно, // Ты лобызаешь туфлю пап, - // Почтенных предков сын ослушной, // Всего чужого гордый раб! // Своё ты всё презрел и выдал, // Но ты ещё не сокрушён; // Но ты стоишь, плешивый идол // Строптивых душ и слабых жён!». Это привычная риторика: на Западе – рабы, в России – свободолюбивый народ.

Но получалось какое-то искусственное разделение. Языков ведь уповал именно на разделение, стремился «отделить овец от козлищ».

В своей критике Языкова Белинский тоже апеллировал к «русскости», отмечая, что Языков «утратил даже свой звонкий и разгульный стих». Белинский объединил свои претензии, адресовав их двум родственникам – Языкову и Хомякову (сестра Языкова Екатерина была замужем за поэтом и философом Алексеем Хомяковым). По мнению Белинского, «...ни у того, ни у другого не сорвалось с пера ни одного русского слова, ни одного русского выражения, на которые отозвалась бы русская душа или в котором отозвалась бы русская душа».

В минуты откровения Языков был даже готов признать правоту Белинского. 16 июня 1842 года Языков написал брату: «...Белинский едва ли не прав в рассуждении меня! Я сам чувствую, что я уже далеко не тот, каков был прежде некогда - и ещё дальше не тот, каким бы я должен быть в мои теперешние годы: а ты пристрастен ко мне - я давно знаю и вижу, и видел. Будь - что надобно судьбе!». Но это – в частной переписке. Публично же Языков продолжал бороться с «изменниками» и «клеветниками». Но стихи его действительно были уже не те, что раньше, когда он приезжал на студенческие каникулы из Дерпта в Псковскую губернию, а уехав – задумался: «Придут ли дни? Увижу ль снова // Твои холмы, твои поля, // О православная земля // Священных памятников Пскова?»

В завершении уместно привести ещё одно пародийное четверостишие, написанное совместно Пушкиным и Языковым: «Мартышка, с юных лет прыжки свои любя, // И дряхлая ещё сквозь обручи скакала; // Что ж вышло из того?- лишь ноги изломала. // Поэт! на старости побереги себя!».

Русского бога от нерусского отделяя…
Дрогнет рука или сердце, или что-то другое.
Это инструкция для изгоя -
Вора-карманника из карманного рая.
Когда бритвой по живому без жалости режешь -
Очень легко что-то нарушить.
Лезешь внутрь, а выходишь наружу,
Но в последнее время всё реже.
Или наоборот – хочешь вырваться, а забиваешься внутрь.
Не можешь подобрать нужный язык.
Он отдан на время. Язык как призыв
Выбить из нас всю дурь
И разместить в дорогом переплёте.
Перекраситься, перекреститься, надуться,
А доказательства предъявить на блюдце
Ради службы на флоте или болоте.
В болоте камыши не колышут.
Подручный бритвой давно доказал:
В ожидании русского бога грянет гроза
И загонит людей под крыши.

Отделяя одного бога от другого -
Разрезаешь корни каждого слова.