От всей широкой души, от благодарных подонков

Впервые я узнал о Георгии Адамовиче, когда много-много читал Владимира Набокова. Книги Набокова в СССР уже начинали издавать, и в предисловиях, послесловиях и журнальных статьях без упоминания Адамовича, как правило, не обходилось. В любой истории, пусть и короткой, должен быть отрицательный герой. Его в таких случаях играл крупнейший литературный критик русского зарубежья Адамович, критиковавший Сирина-Набокова за «сделанность», за «искусственность». Позднее выяснилось, что Адамович оставил о Набокове и много положительных слов. Но это было уже неважно. Об Адамовиче до сих вспоминают примерно так: это тот, кто назвал Набокова «автоматом» и «отталкивающим писателем»?

Прежде чем стать влиятельным литературным критиком русской эмиграции первой волны, Георгий Адамович прожил несколько лет в Псковской губернии — в Новоржеве, написав там около двух десятков стихотворений («Как холодно в поле, как голо, // И как безотрадны очам // Убогие русские сёла // (Особенно по вечерам). // Изба под берёзкой. Болото. // По чёрным откосам ручьи. // Невесело жить здесь, но кто-то // Мне точно твердит — поживи! // Недели, и зимы, и годы, // Чтоб выплакать слёзы тебе // И выучиться у природы // Её безразличью к судьбе»). По поводу новоржевской безотрадности оставил свои воспоминания и поэт Георгий Иванов, приезжавший к Адамовичу в гости и оставивший любопытные заметки (об Иванове я писал здесь 26 августа). При этом надо иметь в виду, что Георгий Иванов в своих книгах часто переплетал правду с вымыслом. Правда, самое скандальное упоминание о своём друге Георгии Адамовиче Георгий Иванов к публикации не готовил, и это вроде бы должно придавать этому тексту Иванова достоверности. Однако речь идёт не о каких-то скверных привычках или грубых высказываниях. Георгий Иванов рассказывает об убийстве, к которому Адамович якобы имел отношение. Так что относиться к этому надо с двойной осторожностью. Доказательств слишком мало, чтобы признать причастность Георгия Адамовича к убийству некоего нэпмана. Правда, о самом Иванове в связи с этим делом отзывались не лучше.

Слухи, связанные с жестоким убийством, распространялись людьми абсолютно разных взглядов — от Константина Федина до Владислава Ходасевича и Романа Гуля. Но об этом позже. Убийство, если оно и было, случилось в Петрограде в 1922 году, а пока — о Новоржеве, в котором Адамович проработал с 1919 по 1921 год. В то время многие старались покинуть беспокойную и голодную бывшую столицу Российской империи. Не все сразу же уезжали за границу. Кто-то ограничивался югом страны или же обосновывался намного ближе, в том числе и в Псковской губернии. Это позволяло в случае необходимости быстро вернуться в Петроград (что Адамович периодически и делал).

Георгию Адамовичу было куда уезжать из Петрограда. В Новоржеве жили его дальние родственники, и он устроился там на работу учителем.

О новоржевском периоде жизни Адамовича рассказывается в  воспоминаниях Надежды Лухмановой — публициста и драматурга конца XIX – начала XX века. У неё целая глава называется «Новоржев Георгия Адамовича», начинающаяся рассказом об убийстве в 1918 году поэтом Леонидом Каннегисером чекиста Моисея Урицкого. Большевистские репрессии после этого усилились. В последующие месяцы город стали покидать все, кому было куда ехать. «В начале октября, — пишет Надежда Лухманова, — покинула Петроград и Елизавета Семёновна с дочерью Ольгой. В ноябре к ним присоединился и Георгий...» Елизавета Семёновна — это мать Адамовича. В воспоминаниях Лухмановой приводится объявление, опубликованное 16 октября в новоржевской газете «Непогасимое пламя»: «Уроки музыки (рояль) даёт консерваторка старшего курса. Торговая площадь, дом Е. С. Карандашовой». Консерваторка — это Ольга Адамович.

Мать Адамовича устроилась преподавателем французского языка, а сам Георгий Адамович стал преподавать литературу в 1-й школе и русский язык и историю в 3-й (на полставки). Ещё одним дополнительным заработком были переводы (Адамович надеялся на созданное Максимом Горьком издательство «Всемирная литература», для чего в Новоржеве переводил поэму Томаса Мура «Огнепоклонники»). Адамович после революции вообще много переводил для «Всемирной литературы» с французского и английского  (Бодлера, Вольтера, Эредиа, Байрона). Но и русских поэтов не забывал. «Хожу и повторяю Пушкина «Безумных дней угасшее веселье…» вблизи Михайловского и его могилы…^» — написал Георгий Адамович Николаю Гумилёву из Новоржева.

Большое впечатление на Адамовича произвела встреча недалеко от Новоржева — в Холме — с заведующим Внешкольным подотделом. Им оказался Алексей Куропаткин. Тот самый генерал Куропаткин — в прошлом военный министр Российской империи (с 1898 по 1904 год), командующий вооружёнными силами Дальнего Востока в Русско-японской войне 1904–1905 годов. В конце своей жизни отставной генерал занимался у себя на родине педагогической деятельностью и писал мемуары.

Что же касается Адамовича, то он кроме собственно литературы занимался тем, чем обычно занимаются школьные учителя, — классной и внеклассной работой, в том числе и публичными лекциями. 22 декабря 1919 года в помещении Новоржевского театра был организован первый вечер современной поэзии, устроенный литературным кружком учащихся школ 2-й ступени. Вечер посвятили поэзии Александра Блока. А с февраля 1920 года при Народном университете Адамович регулярно — по 2 часа в неделю — читал лекции «Главнейшие моменты русской истории» и ещё 2 часа — о «Технике художественного слова».

В воспоминаниях Надежды Лухмановой сказано: «Президиумом Новоржевского Университета 2 мая 1920 года в клубе «Коммунар» устроен диспут на религиозную тему. Зал переполнен. Многие приехали из деревень. За религию агитируют священники М. Р. Ратьковский и Каролинский, а также председатель Педагогического Совета Орловский. Против — Г. Адамович и П. Дав. На 9 мая назначен диспут — «Церковь и Государство» и «Отделение школы от Церкви». Но потом настали времена, когда стало не до дискуссий. Вернее, они переместились в кабинеты чекистов.

Первыми покинули Советскую Россию мать и сестра Георгия Адамовича. Им удалось весной 1921 года получить латвийские паспорта и переехать в Ригу, а потом во Францию — в Ниццу. Георгий Адамович всё ещё оставался в России, но после расстрела в августе 1921 года Николая Гумилёва (Адамович входил в гумилёвский «Цех поэтов») желание оставаться в России пропало совсем. Возможно, были и другие мотивы, заставившие его спешно уехать из страны. И всё же не так спешно, как можно было подумать. До некоторого времени Адамович говорил, что жизнь его в России устраивает. Советскую Россию Адамовичу удалось покинуть только в 1923 году (он оказался в Германии, а потом во Франции).

Георгий Адамович, прежде чем оказаться на Западе, вернулся из Новоржева в Петроград и обосновался на Почтамтской улице. Эмигрируя во Францию, тётя Адамовича оставила ему квартиру на Почтамтской, 20 — как пишет Иванов, «пьедатер», то есть пристанище. Там и поселились, разделив владение на две части, Адамович и Иванов (жена Иванова Ирина Одоевцева, она же Ираида Гейнике, после ссоры с мужем уехала за границу). Георгий Иванов рассказывал, как бы оправдываясь: «В жизни Почтамтской почти не участвовал». Половину квартиры, в которой жил Георгий Адамович, Георгий Иванов называет: «спальня-столовая-салон. Эстетически-педерастический» (текст Георгия Иванова «Дело Почтамтской улицы» был опубликован в нью-йоркском «Королевском журнале» только в 1997 году и тогда же в «Митином журнале»).

«Одну из наших комнат отдали под жильца «спекулянта Васеньку»…, очень польщенного, что попал в «блестящее общество», — рассказывал Георгий Иванов. — В числе новых друзей оказались Лохвицкий-Скалон, сын Мирры, и некто Б. Ф. Шульц, мой однокашник, бывший гвардейский офицер, теперь скрывавшийся от призыва, голодный, несчастный. Он был первым красавчиком в классе, теперь с горя готовым «на всё». Анонимный племянник своего дяди появился, может быть, при мне, я не помню. Имени его я так и не узнал. «Страшный человек» — называл его Адамович…»

В описаниях «пристанища» Георгий Иванов довольно натуралистичен. Он как будто сам это всё видел своими глазами либо дофантазировал. Особенно это касается сцены убийства и расчленения тела в ванне.

«Новая компания бурно играла в карты и пьянствовала, — написал Георгий Иванов. — До этого Адамович не пил ничего и не держал колоды в руках. Теперь стал завсегдатаем клубов. (Клуб имени тов. Урицкого. Клуб Коминтерна. Пролетарский клуб имени тов. Зиновьева — швейцар в ливрее, весь в медалях, высаживает гостей. Лихачи с электрическими фонариками на оглоблях. Зала баккара. Зала шмен де фер. Рулеточная зала. ... девки, педерасты. НЭП в разгаре). Часто играли и очень крупно и на Почтамтской…»

А потом случилось ограбление и убийство. Сегодня точно можно сказать, что оно действительно было. Но где именно оно произошло и кто убийца?

Версия Георгия Иванова такова: «Труп рубили на куски в ванне, роскошной, белой, на львиных лапах, в кв. 2 по Почтамтской, 20. Клеёнка и корзинка были заранее припасены, но упаковали плохо — в багажном отделении обратили внимание на проступившую сквозь корзинку кровь. Стенки ванной комнаты, разрисованные кувшинками на лазурном фоне, забрызганы кровью, белоснежный кафельный пол залит, как на бойне. Кругом креслица, тумбочки, шкафчики — буржуазный уют конца XIX века. Роли были распределены — один рубил, другой хлопотал с корзинкой. Адамовичу как слабосильному дали замывать кровь. «Страшный человек», племянник убитого, свирепо командовал: — Быстрей! А это что? Поворачивайтесь. И несчастный Адамович в одних подштанниках, на коленках, хлюпал по полу окровавленной тряпкой и выжимал её в ведро, пока другие рубили и впихивали в корзину. Голову решено было бросить в прорубь, чтобы трудней было доискаться, кто убитый. Для упаковки головы подошёл «как раз» дорожный погребец накладного серебра. Голова лежала потом в погребце сутки. Погребец был с ключиком. Адамович закрыл на ключик и поставил пока на прежнее место в столовой лжеренессанс и с люстрой из ананасов».

Здесь важно иметь в виду, что Георгий Иванов всё-таки лицо заинтересованное. Слухи припутывали к убийству и его самого. Эти слухи распространял в эмиграции в конце 20-х годов Владислав Ходасевич (о нём я писал здесь 8 августа), с которым у Иванова были очень сложные отношения. Ходасевичу приписывают слова о том, что эмигранты — поэты Георгий Адамович, Георгий Иванов и Николай Оцуп якобы были засланы на Запад ЧК после того, как совершили в Советской России убийство нэпмана. Чекисты будто бы их задержали, завербовали и отправили в эмиграцию — шпионить.

Достоверно известно только одно. Жестокое убийство — не выдумка, но привязать к нему, особенно спустя столько лет, кого-то конкретно невозможно.

Этим делом интересовался и продолжает интересоваться Андрей Арьев, в 2008 году в интервью Ивану Толстому на «Радио Свобода» подробно рассказавший о разных версиях преступления и о том, как нашлась заметка из самой популярной тогда в Петрограде «Красной газете», опубликованная 2 мая 1923 года: «Ещё 8 февраля сего года из реки Фонтанки был извлечен железный ящик в котором оказалась завернутая в грязные тряпки голова мужчины на вид лет 45 с черной бородкой, бритыми щеками, на голове – плешь, с волосами на затылочной части. Одной из характерных примет является то, что во рту жертвы имеются на коренных зубах 13 золотых коронок, по-видимому, недавно выполненных. С головы сделан фотографический снимок. Неопознанная никем голова до сих пор сохранилась и находится в покойницкой больницы имени профессора Нечаева (бывшая Обуховская) для осмотра и опознания. Дело об этом преступлении ведет нарслед 10-го отделения города Петрограда и уголовный розыск».

Ирина Одоевцева в декабре 1923 года опубликовала «Петербургскую балладу», в которой угадываются мотивы и детали того или похожего убийства: «Вышло четверо их, // Хлопнула дверь – // Улик никаких, // Ищи нас теперь. // Небо красно от заката, // Над Мойкой красный дым // – По два карата // На брата. // Портсигар продадим. // Четверо, // Каждый убийца и вор, // Нанимают мотор. // «В театр и сад // Веселый Ад, // Садовая пятьдесят». Но кто были эти четверо? Стихи – это тот жанр, в котором уж точно не стоит искать улик для уголовного дела.

Так что стихи Одоевцевой про улики – почти неизвестны, в отличие от стихов Адамовича того же периода.  «О, жизнь моя! Не надо суеты, // Не надо жалоб, - это всё пустое. // Покой нисходит в мир, - ищи и ты покоя..», - как написал Георгий Адамович в одном из стихотворений «новоржевского цикла».

От всей широкой души,
От благодарных подонков
Мы, оттолкнувшись, плывём.
Бомбы рвутся лишь там, где тонко,
Где открылся для них приём.

Чем дальше берег, тем тише,
И парус на ладан дышит.

На небе планеты маячат.
На небе включили свет.
Протянешь руку с верхушки мачты
И дотронешься до планет.

Вся борьба оказалась сзади –
Эта ваша борьба зла с козлом.
Остаётся, набравшись смелости за день,
На безрыбье махать веслом.

На небе планеты маячат.
На небе включили свет.
Протянешь руку с верхушки мачты
И увидишь, что неба нет.

И ничто вам больше не светит.
Темнота эта – для молодых.
В Чёрном море черно. Бог свидетель,
И осталось позвать понятых.

В мёртвый штиль невозможно дать сдачи.
Алый парус совсем обвис.
Протянешь ноги с верхушки мачты
И спрыгнешь - не вверх, так вниз.

Спасая себя от распада,
Надо падать и плавать надо.