На голове юродивого горит шапка. До ведра и багра всего три шага

Есть писатели, которые созданы для того, чтобы вдохновлять литературных критиков. Их книги для критиков - пища. Рафаил Зотов – как раз такой писатель, вдохновлявший Белинского и Добролюбова. Легко представить, как радовался Виссарион Белинский при виде свежего, ещё неразрезанного томика Рафаила Зотова, как потирал руки…

 «Что это за миленькие три книжечки, так красиво и изящно изданные? – предвкушал Виссарион Белинский минуты, а то и часы радости. - Кто это является перед публикою так опрятно и щегольски разодетый?.. Ба! да никак уже это почтеннейший г. Зотов - тот самый, который, в числе десяти литераторов, недавно явился перед публикою в таком изящном виде?.. Странная метаморфоза! А это точно он... Вот его неподражаемый слог, его пламенное красноречие, его глубокомысленные рассуждения, его смелые и резкие очерки характеров и происшествий... "Шапка юродивого, или Трилиственник" - какое заманчивое, полное таинственности заглавие!.. И однако ж с горестию в душе и сокрушенным сердцем должно сказать, что это название, обещающее тьму чудес, очень досадно обманывает так искусно возбужденное любопытство читателей...». Не каждому писателю суждено так вдохновлять, но Рафаил Зотов бесспорно обладал таким талантом.

В большинстве справочников пишут, что родился будущий популярный писатель XIX века в 1795 года в Пскове (наиболее осторожные авторы иногда добавляют, что, возможно, это был не Псков, а Санкт-Петербург). И всё же Псков в творчестве Зотова город важный. В исторических книгах из русской жизни без Пскова обойтись трудно. К  тому же, в книгах Зотова много автобиографических подробностей с описанием жизни губернского Пскова начала XIX века, а в «Рассказах о походах 1812 года прапорщика Санкт-Петербургского ополчения Зотова» говорится о том, как он вступил в ополчение и как оказался  неподалёку от Невеля («Выступя из Невеля, очутились мы в новом мире. Переходы наши были уже совершенно на военной ноге. Авангард, патрули, при каждой бригаде артиллерия с зажженными фитилями, кавалерийские разъезды, словом, все предосторожности, доказывающие близость неприятеля. Но где же он? Сердца наши так и кипели нетерпением крикнуть ему наше молодецкое ура!..»).

О чём писал Зотов? Что хотел до читателя донести? Если отвечать коротко, то хотел донести «молодецкое ура!». Он создавал образцовую «ура-патриотическую» литературу. Поэтому был так популярен и по этой же причине быстро забыт. Новое время рождает более актуальных «ура-патриотов».

Хотя Зотова даже сейчас издают, не говоря уж о позапрошлом веке. В современных аннотациях его называют «непревзойдённым автором исторического детектива», что во всех смыслах сильное преувеличение. Иначе бы Рафаил Зотов считался бы отцом мирового детектива. Он просто писал остросюжетные книги, безуспешно подражая Вальтеру Скотту (сегодня Зотова в печати могут даже назвать «русским Дюма» - в расчёте на самого наивного читателя). Без тайн и их раскрытия, конечно, в его книгах не обходилось, как в романе «Таинственный монах»: «В исходе девятого часа вечера в одной из улиц, близких к Кремлю, показался высокий в черной одежде человек, довольно скоро шагавший, держась поближе к домам, в коих, сквозь щели ставней кое-где мелькали огоньки; рядом с ним бежал мальчик лет четырех, держась посинелою от холода ручонкою за его одежду…».

Его записки о войне 1812 года представляют некоторый интерес, но он специфический. Рафаил Зотов описывал события четвертьвековой давности, в которых непосредственно участвовал сам, был ранен… Однако в записках у него слишком много восклицательных знаков и нарочито бравых восклицаний. Написано так, будто он придумал всё это, никуда за пределы Петербурга и Пскова не выбираясь. Это первый признак небольшого таланта. Человек фальшивит даже там, где говорит правду. «1812 год! Какое волшебное слово! – пишет Зотов. - Какие великие воспоминания! этот рассказ освежит и омолодит все былое, все славное, все молодецкое». Не надо быть Добролюбовым или Белинским, чтобы высмеять всё это.

Книгу воспоминаний Зотов написал, чтобы показать свою «силу молодецкую»: «Сила молодости и здорового телосложения вскоре начали заживлять и мои раны самым быстрым образом. Менее нежели в месяце я уже мог везде прогуливаться – и что ж? первым и беспрестанным желанием моим было поскорее отправиться в армию. Все отговаривали, бранили, хотели даже насильно отправить в Псков (там жила моя мать), но я сам бранился, храбрился и не слушался. Головные мои раны затянулись, об остальных я очень мало беспокоился. Чего же еще было думать?» 

Отец Зотова был сыном Бату-хана, но, конечно, не того, кого мы знаем как Батыя. Отец Зотова был братом последнего Крымского властителя Шагин-Гирея. Так что Рафаил Зотов - правнук Бату-хана. Его деда  мальчиком привезли ко двору Екатерины II, крестили в православную веру. Об этой истории Зотов вспомнит, когда начнёт писать последний свой роман – «Потомок Чингисхана». Он и сам был потомком Чингисхана.

Важно помнить, что книги Зотова действительно в России были популярны. Примерно в той же степени и по тем же причинам, что сегодня «исторические» книги Владимира Мединского (тоже «очередного «русского Дюма»). Правда, читателей книг и журналов в России тогда было немного. На весь Петербург имелось в 20-е годы пять магазинов, на всю Москву – два. В день каждый такой магазин или лавка продавали по нескольку книг. Книги Пушкина выходили совсем небольшим тиражом, самое большое – 1200 экземпляров. И их надо было ещё продать (продавались годами). Пушкинский журнал «Современник» выходил тиражом  400-600 экземпляров. Из них продавалась треть.

Грамотных людей на всю Россию было очень мало. Особенно в таких местах как Псковская губерния, входившая в число самых неграмотных губерний России. Даже по данным всеобщей переписи 1897 года в соседней Эстляндской губернии было всего 4,85 % неграмотных, в Санкт-Петербургской - 40,89 %, в Дагестанской - 42,50 %, а в Псковской - 80,42 %. (самой неграмотной считалась Уфимская – с 93,59 % неграмотных).

Так что, говоря о популярности, надо учитывать узость книжного рынка России. Те же, кто был грамотен, прежде всего – дворяне, читали на иностранных языках и выписывали книги из-за границы, русских подражателей всерьёз не воспринимая. Тем не менее, романы Зотова «Шапка юродивого», «Цын-Киу-Тонг, или три добрые дела духа тьмы», «Двадцатипятилетие Европы в царствование Александра I», «Два брата, или Москва в 1812 г.», «Бородинское ядро и Березинская переправа» имели успех у тех, кто грамотен, но непритязателен. Важную роль имело то, что Зотов был известный драматург, значительно более знаменитый и тем более плодовитый, чем Пушкин-драматург. Зотов засыпал театры своими пьесами и переводами чужих, написав их около 100 штук. Взял числом. Это были водевили, мелодрамы, комедии, исторические драмы… Книги человека, чьи пьесы ставятся во многих театрах, купят скорее, чем книги автора, признанного неблагонадёжным и сосланного в Псковскую губернию. Да и названия зотовских «народных» пьес привлекали: «Ревнивая жена», «Убийца и сирота», «Молодая вспыльчивая жена», "Муж и любовник, или Образование провинциала», «Разбойник богемских лесов», «Юность Иоанна III, или Нашествие Тамерлана на Россию»…

Тем же читателям, кому лень было читать даже Зотова, мог прекрасно обойтись пересказом Белинского, как это было с «Шапкой юродивого»: «Мы всё сказали о новом романе г. Зотова: читатели теперь могут иметь о нем самое удовлетворительное понятие, даже и не читавши его; это тем выгоднее для них, что г. Зотов имеет удивительную способность писать слишком плодовито и широко: прочтя одну часть его романа, вы думаете, что прочли целых пять романов. Особенно плодовиты его отступления, в которых он философствует; но их непременно надо прочесть вам самим, потому что ничего подобного в нашей литературе нет и не было. В этих философских отступлениях и медитациях г. Зотов является опасным соперником Гегелю, и если германский философ возьмет над ним верх строгостию метода и дисциплиною системы, зато г. Зотов непременно победит его глубиною идеи и орлиною смелостью взгляда...»

Правда, иногда даже у Рафаила Зотова случались неприятности. Он служил секретарём при директоре императорских театров Александре Нарышкине, возглавляя репертуарную часть всех императорских театров. И проблем не возникало. Но с директором императорских театров Александром Гедеоновым он не ужился, подал в отставку и даже вызвал на дуэль.

 «Одна из актрис была под моим личным покровительством, - вспоминал Зотов, - потому что была племянницею Похорского, которому я так много был обязан. Она вышла замуж за отличного человека по части хореографии, Марселя, и я им выпросил у Гедеонова квартиру в Палерояле. Гедеонов часто подшучивал над моими отношениями к этой актрисе, но я спокойно объяснил ему эти отношения. Вдруг эта квартира понадобилась красильщику, определенному на службу и состоявшему под покровительством Гедеоновой (Натальи Павловны)…»

Зотов вспылил и написал прошение об отставке. Гедеонов с готовностью просьбу удовлетворил, на что Зотов, по-видимому, не рассчитывал, учиняя такой демарш. Он тут же решил, что Гедеонов не имеет права увольнять заведующего репертуарной частью без представления министру.

«Это было последнею каплею, переполнившею сосуд моего терпения, - рассказывал Рафаил Зотов. - Я написал к Гедеонову самое дерзкое письмо по-французски и, основываясь на прежней нашей военной службе, вызвал его на дуэль, прибавя впрочем, что он, конечно, может воспользоваться этим письмом для того, чтобы нравственно погубить меня, но что это будет "une lachete". Не знаю, где была моя голова в эту минуту, но последствия моей выходки были самые печальные. Гедеонов отвез роковое письмо князю Волконскому, а тот представил его государю. Немудрено угадать последствия. Государь позвал к себе обер-полицеймейстера Кокошкина и приказал ему отвезти меня к Гедеонову и заставить меня просить у него прощения за неслыханное оскорбление начальника. Но прежде, нежели это сделалось, я уже успел опомниться…».

На службу Зотову долгое время было потом не устроиться. 15 лет подряд он искал новой службы, обращаясь к влиятельным лицам. Они не отказывали, но помощи от них он не дождался, и жил за счёт своей литературной деятельности. И всё же старания Зотова, так долго пытавшегося вернуться на государственную службу, даром не прошли. Он, наконец, устроился к графу Петру Кляйнмихелю, имевшему репутацию самого главного в России казнокрада. Зотов стал  членом общего присутствия департамента ревизии, а через некоторое время - членом особой комиссии для проверки дел и сумм путейского ведомства, проверявшей отчетность постройки железной дороги между Петроградом и Москвой, о которой Николай Некрасов написал («Да не робей за отчизну любезную… // Вынес достаточно русский народ, // Вынес и эту дорогу железную - // Вынесет всё, что господь ни пошлет!»). И всё же о Зотове если сегодня и вспоминают, то не как о ревизоре. Но за полтора века его книги лучше не стали.

Александр Добролюбов написал: «В романтических творениях утешение очень хорошо: когда я читал, бывало, романы господина Загоскина и Рафаила Михайловича Зотова, то, в сомнительных случаях, где герою или героине угрожала опасность, я всегда успокаивал себя тем, что ведь при конце непременно порок будет наказан, а добродетель восторжествует. Но я не решался прикладывать этого рассуждения к действительной жизни, особенно когда увидел, что в ней этого вовсе не бывает...». То есть Зотов сочинял сказки на заданную тему. Занимался утешением. И его репутация реакционера была того же происхождения – психологического. Консерваторы утешаются прошлым и всячески противятся переменам. Они надеются, что будущее не настанет. В прошлом все живы, а в будущем все умрут.

К середине позапрошлого века произведения Зотова в довольно узком кругу вольнодумцев стали символом фальши.  «Последняя фальшь в понимании и представлении нашей народности была наша историческая драма, и едва ли что-либо могло действительно так скомпрометировать нашу народность, как эта незваная - непрошеная драма покойного Полевого, гг. Кукольника, Р. Зотова, Гедеонова и иных, - написал Аполлон Григорьев в статье «Развитие идеи народности в нашей литературе». - ... она была не только смешна, но в высочайшей степени нахальна - эта историческая драма; она навязывала публично такой взгляд на историю и быт народа, который людей незнакомых с народом и его бытом вел к одному отрицанию...».

Фальшь, для того чтобы стать популярной, без нахальства обойтись не может.

На голове юродивого горит шапка.
До ведра и багра всего три шага.
Три шага – и можно сделать карьеру.
Каждый пожарный пахнет горелым.
Любимые девушки ходят по кругу,
Но ближе к зиме всех их тянет к югу.
Стремятся туда в надежде на встречи.
У любимых на юге сгорают плечи,
И к каждой приписан один пожарный.
Но Солнце на Землю взирает жадно.

Глобальное потепление, глобальное отупление.
На Земле полно продуктов горения.
Мечты сгорают самыми последними.
Мечты считаются растениями многолетними.
Они прорастают снова и снова.
От ведра до багра масса смешного.